Виктор Львович Кибальчич (псевдоним Виктор Серж)
перевод В.Моисеева
Граница
Берег Урала.
Роща слегка серебрится, дремлет река на песке,
коршун кружит в небесах –
правда, чуть ниже, чем истребитель,
бодро стянувший пряжкою смерти край золотой бахромы белоснежного
облака,
а чрез мгновение – край
бездны земной, что бездонней, чем звездная бездна.
Здесь – край Европы, граница мира,
для которого Атлантика – лишь внутреннее море и Атлантида – лишь
вчерашний сон.
Семь утра, значит, двадцать часов на краю самой большой Европы,
во Фриско, Сан-Франциско, на берегу Тихого океана, на границе последней
самой большой войны,
Фриско, где живут ИРМ.
Чьи там взгляды, печальные, словно мой взгляд,
обращенные к Азии, тянутся за океан,
чтоб проникнуть в это плотское небытие начала и конца континентов
с помощью молчанья другого человека?
Степь начинается с нежных равнин,
чистых равнин, плодородных, бескрайних равнин,
с прикосновения облака к голой земле.
Притяжение сфер и пространства,
Рыжих жеребчиков бег к точке истока ключа.
Хлебам побежденным конец, дюны вздымают песок,
солнце ярое жадно их пожирает.
О жажда, о вечность, погосты, пожары,
тщета суеты!
Погонщик верблюдов киргиз свою песню допел,
и застыло безумное пекло песков, миражей
Скоро ль звезды придут, да и есть ли они?
И придет ли вечерняя вновь благодать,
свежесть ночи
и невероятная благость стоячей воды для горла погонщика,
для наждака собачьего языка,
для солончака верблюжьего рта?
Молчанье глотает пространства.
В первичную глину цвета коралла
Солнце вбивает ужасные красные гвозди,
И видно, как там пробегает нездешний пурпурный зверь,
Подгоняемый болью земной.
Его бока, как облака, закрыли горизонт.
(Кстати, страданье земли сильнее, чем ад, палит,
ведь преисподняя – лишь
виденье детей земли).
Когда охотник-узбек, честно мстя за овец,
ловит волка, то вяжет лапы ему и, напевая,
нежно шкуру с живого сдирает, чтоб не повредить
артерий;
и, шкуру сняв, в степь его отпускает.
Говорят,
хорошо освежеванный волк может долго бежать
в крови по пустыне,
дальше, дальше к дивным ручьям Каракумов,
Млечному Пути,
чтобы там утолить свою страшную жажду.
Мираж создает свой дрожащий рисунок,
вздымает его
над еще дымящейся лавой хаоса.
Глаза пастуха заключают навек этот образ в легенду,
легенду, которую я создаю на границе Азии,
на границе Европы,
чувствуя, как меня разрывает Евразия.